|
Архив/Черновик
№15 /Сергей
Протасов /ВРЕМЕНА
(Из книги: "МЕТАФОРЫ" ) .
|
||
| Анонс №16 | ||
| Критика | ||
| Литературная жизнь Саратова | ||
| Клуб любителей | ||
| Проекты | ||
| Ссылки | ||
| Пишите!! |
|
|
Ночь нашептывает мне жизненные штампы чистым речитативом, так что челюсти фонарей желтозубо раскрываются и жуют улицу, а лицо города перестаёт быть гордым и тает в горячке, в тихом горении троллейбусных окон. В ночи перекатываются попарно рассыпанные бусы фар, рассеянная строка парка оканчивается на полуфразе, упираясь в реку, роза ветров давится западным лепестком и умирает, застыв на стебельке штиля, я иду, волоча за собой проспект, как плащ, и несмолкающие рыдания рельс не дают покоя трамваям. Вой, плач, хохот, закрытые удобства, витрины в темных очках, грустно свисающий свет, отверстый свист, льющийся в средостение ночи, сирены,' мусоровозы, страх и цвет доллара в глазах трезвых таксистов, суета, сон и несносное отсутствие завтра... Я прислушиваюсь к шёпоту гардин и перебираю ордена лунных пятен, и пятна греют пятки над расплавленной мной мелодией, и ладятся ближе, и жалеют, что нельзя просто улечься на на дымящийся лист, а я, теперь уже сомневаясь в Смысле всего, отгоняю их синим хлорированным светом дневных ламп, и сам сильно - до недуга - желаю жить мозгом, его горячим желе, и гореть, и грезить безгрешно, и греться мыслью над чье-то книгой, потому что нагому душой нет неги нежнеее, чем жевать чужое слово. Но нет, я - пас. Я пишу. В этом есть чертовщина. В этом есть честь траты себя. В этом есть что-то. Утро подступает изжогой. Утро тревожит меня. Утро традиционно и тривиально. В засадах теней оно расставляет злость. В метро курится изысканный мат, материалисты продолжают опровергать кого-то, гром грешит словоблудием и засыпает стеклянными слезами, во всем виня град, жизнь выжимает себя по капле, и на папертях крыш жесть, трясясь и юродствуя, просит милостыню у неба. Рок мёртв, я повторяю приятель. Но жив ли мир? И если в сердце рождается и расцветает роман, имеешь ли ты право страдать как все? Не знаю, не знаю. Исполать мне, исполать городу, исполать исполнению себя как роли. Далее. Я встаю и таю вместе с паром над чайником и отвисшими челюстями чашек, мчусь, замираю пассажиром, дарю елей женщинам, жмущимся с сумками по углам, ловлю взгляд-оглоблю полковника в штатском, шучу и опять таю и вытекаю из трюмов, ускоряемый эскалатором, наверх, где, хрипя, на аверсе моего города корчится чеканный силуэт толпы. Плоть латает плевками тротуар, отряды троллей незримо порхают в милицейской форме, охраняя Третий Рим. Это фон. Фон фантастичен, чудовищен, навязчив, чрезвычайно звонок. Из него выпадают символы пуговиц, лиц, зонтов, зомби, бизонов, каннибалов и нобелиатов. Всё смутно и муторно, всё "на автомате"... и ещё - тело -гигантским махаоном бьётся со светом, зап^п^ая собственную тень. Идёт отлов свежей, стеклянной строчки, лейтмотива, струи Леты, росчерка дня. Эмоции. Лик улиц далёк от совершенства. Эмансипированным монстром носится поцелуй, бдят будки, телефоны в них с аксельбантом и ухом на крючке стоят вольно. Ба! Довольно дурачиться. Лёгкий дюралевый Апрель застрял где-то под Ригой. Был лишь град, пока у грозы не перегорели пробки. Стоп. Работа. Сутулая арба, поросший загривок - я волочу её и рад. и хватит об этом. И хватит. Литература, траты, скандалы - чепуха всякая. Скалы слов. И этого довольно. Трогает только страсть и воловья вонь в троллейбусах после пяти. Ты. Стройный обертон. Тросточка света, проткнувшая штору и нашарившая в темноте моё сердце. Мир мёртв - но ты? Ты трель чья-то, трепетный липкий листочек истины, витамин, витраж в темноте, мое соцвете целей. Смыслов, ключей к людям и миру, который мёртв. А потом - исход дня из нашего египта: пот, трупы катастроф, фонари, трахеи метро и тромбы толп в нём, и немой город, тянущий лямку реки. Скудная икра букв, размазанная по бутерброду книги, игра ног в одно касание с тротуаром, упругая проза и ночь в новых скользких колготках. И снова. Слушай музыку смятых молчанием лестниц. Иди и глотай гул. Сны, вата, овации, нищий Иов - это по подворотням ковыляет мой ластоногий слог, и как гарпун в голове нарвала свербит время года - всё в зазубринах гроз. Рискни, разбросай крылья африк и америк, скромно прижатые к земному шару, проснись, уже солнце выронило монокль, испарились сырость и серость, и расстрелянный клён козыряет рваными ранами листьев, проснись, приятель, - или ты мертв? или трезв? или всё насмарку? - Проснись! А где-то Крым в рамке моря, омары, альбатросы, астры, пальмы, прыщавые лобики лимонов, пляж, чёрт возьми,, и - как блажь пляжа - на краю его вздрагивающего века капли янтаря - проснись! Прибалтика? Или гибрид, или бред и оборвавшаяся бретелька шторма в моём мозгу? Глупо всё, ведь я - нигде, и только ниточка негодования ведёт год к гильотине, где под тяжестью жертвы шатается мост-месяц Август - в стельку пьяный. Весть мне - время года. Гул тает в сутках галактик, лестницы подставляют ресницы, и перила перекликаются с летом, если по ним провести палкой. Я поднимаюсь, я ступаю по стёсанным деревянным рёбрам к горлу двери - неумолим, как рвота, как родовой крик - да. Господи же! Это мой Город, опомнитесь! Обнесите меня хоть этой чешуёй и консервативной икотой, обнесите меня комнатой, именем, метромостом,обстоятельствам и, Москвой, если она не моя. Я не хочу жить. Жанру не важна жёсткость. Конструкция проста. Его железо - жалость, и из жерла лодочкой выплывает дым, и астрой расцветает выстрел, и дамы бледнеют, потому что жить - жутко, как лететь с Эйфелевой башни. Поднимаюсь. Лестница напряглась до хруста. Еще шаг - и я дома. Еще шаг. Подрезанный краем пруда, парк чулком слезал с осени. У людей куски голоса падали изо рта и корчились на тротуаре, растоптанные толпой. Слезы высасывали суть. Крошился дождь. Рушился гром. Расширялась Вселенная. Шторы выстригали из окон трапеции. К проспекту прилип транспорт. И опять рушился дождь, распоротый по швам. Так прийду ли я? И в этом ли Страх - если только голые коленки лесниц бесконечны, как эти времена года? Мрамор мёртв, ты прав, приятель. Но я? Вряд ли. |