|
как
ожидание солнца отражением на лопнувшем метале. вся степень распада пошатнувшейся
конструкции сквозных этажей, как метеосводка полюса свободы рудников и глубоких
шахт. раскаленная зелень цветущих распаханных истерично километров, огонь
земли и звенящая высота сумерек последнего года противостояния, ужас сквозящего
холода вечной плодовитости жизни, яд неиспользованности в пещерном звучании
бесконечной необходимости быть
выхлоп всего ожидания сквозил в выдранном блеске его глаз, когда полоса дороги залитого гудрона выгнулась чередованием шин перед подъемом к золотой сфере сжатого пространством площади воздуха, указатели и схемы несли его все это время и теперь, у самой последней, свернутой из проволочного каната и отстреливающей искрами разрядов, живой, как из ожившего сна, трубы перехода он остановился, вогнутый и мокрый от испарений собственной кожи. остановился жить эти миллиарды частей блестящего каждой каплей на острие времени полного умирания, за которым не последует жажда быстро забыть, отбросив выдуманное умом насилия чудовищное порождение, освящая согласием, превосходящим все мыслимлое из возможной веры человеком в культ, согласием не блаженным в абсолютной покорности, а жестоким и вынужденным как крик перед физиологической смертью, полное уничтожение тех ничтожно оставшихся ничем проблесков цепляющегося в агонии за осколки пустоты выжженоого сознания, как священник, он наблюдал демонов, породивших для себя все его поражение, жившее в слепом неведении от начала самопоедаемого алтаря веры, до последних, даже не осознаваемых уже судорог всей чудовищно безразмерной пропасти обмана, и на выдохе он все же признавал священность своего мира изначальной гибели, в котором бесконечность заключала себя в преданности человека желанию. и теперь, в раскаленном солнце, от которого несло во все стороны пустотой, отражаясь в собственном горении, впервые оставшись действительно наедине со столь близким пониманию соборной теории своим мозгом, он отступил в пространство над вибрирующей в воздухе полосой сознания. кожа предплечий, натянутая бесконтрольным расслабленным телом, вызвала слабеющее воспоминание, пока его приводил в чувство пожилой безвоздушный водитель скользящего по песку красного грузового дьявола, он упал на проволочную ограду, за которой несколько детей острой беспечностью создали пустоту бесконечно оканчивающегося летнего вечера, срез по которому кровь очертила лицо, невидимо и посторонне затянулся расплавленной клетчаткой, некоторое время память амортизировала, не допуская прорыва обратно, где все ожидало дрожанием страха, когда он полностью ограничил свой воздух, льющий соленое тепло в глаза и горло, совместив с движением легких и чужих тел собственное положение, сила оставила его посреди пустоты взрыва. он возвращался, опасаясь признаться на изведенной страхом скорости ощущений. каждая сторона была тенью, за которой прорванное сквозь человеческий разум сквозило медленное ожидание, ожидание выпило его полностью, до всей радужной чистоты неба над головой, дрожь, которую он ощутил, не могла вытянуть его выше, чем он представлял себя в заданном пространстве, живое, чередой брызг застилавшее огрмный блестящий ужас, вопящее тело пронеслось в его голове, от начала до грохочущей белизны побега, до вынужденной психопатической судороги, свернувшей всю его жизнь. все эти животные и их желания, он скомкал себя радостной злостью, бросая невозможное спасение вниз. ожидание, осколочный дождь вокруг, запах тмина на рудниках. пойманный, ты не выстрелишь неизвестностью собственное покоренное рассудком желание, как зазвеневший пустой звук. возникни, черепно-мозговой зависимостью, на пороге тысячелетий сна. извиваясь, проложи дорогу дрожащим в слезах хвостом племенного истребителя, мсти, тебя из сна. лоно природы отступило, заглотнув бесконечность, беспечный смех. детство извивает теорию зла. забрызганный асфальтом мозг. |